Вигглз не нашел сегодняшнее утро прекрасным. Оно, как и все прочие  апрельские утра, полнилось щебетом птах и скрипением древесных рук, стремившихся оцарапать пушистое брюшко толстого облака, но такие казалось бы обыденные вещи не радовали глаз. Что более огорчительно для величавых облаков, которым внимание землеходцев просто необходимо, - Вигглз и вовсе на них не смотрел. Он даже не поглядывал на них искоса в ожидании, когда брюшко серого пухлого облака вскроется и изрыгнет на землю мух. Сегодняшним утром он всецело посвятил своё внимание созерцанию своего коричневого, выпуклого, разделенного дугообразными чешуйками живота. Он пересчитал все дуги два раза, нашёл их количество весьма раздражающим - одиннадцать ровных дуг - и было собирался смыть с себя все до единой, но столкнулся с трудностью. Его покрытое наружным скелетом тело жука совершенно не собиралось подчиняться сознанию, которое, несмотря на упертость и капризность тела, очень его любило и несомненно знало, что для оного лучше. Однако строптивый панцирь, натирающий лопатки, непослушные лапки, беспорядочно шевелящиеся, словно стремящиеся в небо, так не считали. Мы сами знаем, что для нас лучше, вот как они думали.
Вигглз не предпринял попыток пресечь скандал на корню, ведь его больше заботила тупая, словно изрядно уставшая боль в боку. "Конечно, пробиваясь к мозгу через столь толстый панцирь можно устать."
Вигглз находился у края оврага. От беспорядочно шевелящихся лапок уже рябило в глазах, и он решил, что если немедленно их не закроет, то беззащитные и уставшие глазные яблоки высушит солнце. Он постарался закрыть свои черные жучьи бусинки, но тщетно. У него ничего не получалось. "Как плохо мне придётся без глаз, - подумал Вигглз, - у всех котов будут глаза, а у меня - лишь пустые глазницы. Туда могут заползти насекомые. Трогают ли насекомые своих друзей? Наверное, мой жучий панцирь и общий неприглядный вид не помешает им отложить в меня личинок." Эта мысль ужаснула сознание Виггалза, оно начало стремительно посылать сигналы телу, истерично твердя "вставай-беги!", но тело осталось равнодушно безответным. Казалось, оно потеряло всякий интерес к жизни и выпало в прострацию. Вигглз с ненавистью посмотрел на одиннадцать чешуек, желая смерти каждой из них. Он слышал, что все дуги смеялись над ним, переливаясь то истеричным хохотом, то коротким смешком. Это так раздражало.

Когда Виггалзу становилось совсем уж невмоготу — это такое странное чувство опустошенности случалось иногда с ним или с каждым — он, как по беговой дорожке, бегал близ своего убежища туда и обратно, туда и обратно. Крупному существу вроде него достаточно сложно преодолеть силу тяги, с коей его большое тело притягивалось к земле, но, ощущая эти фосфены, эти огромные пылающие насмешливые глаза, вспыхивающие где-то около его затылка, Вигглз продолжал бежать, оглядываясь по сторонам. Он не мог не бежать, ведь в бездействии его сердечные сосуды срастались и оплетали кровяной насос. Это пугало Виггалза, ему не хотелось получить инфаркт. Однако он не знал, что полопавшиеся глазные сосуды, говорившие о возможности остановки сердца, тоже смеялись над его попытками.
Сейчас Виггалзу тоже было плохо. Но его вытянутое, покрытое коричневыми чешуйками тело, его нелепое тело, усеянное лапами, лапы там, лапы здесь, здесь они и шевелились, и барахтались беспорядочно, словно утопающие, и просто дразнили глаз, будто знали, что он не может не смотреть на них. О да, они знали. Они сговорились и сейчас все вместе столкнут Виггалза с обрыва. И он умрёт. Но его тело не позволяло ему бегать. Оно ничего ему не позволяло. Можно только бояться и таять. Он чувствовал, как из-под его панциря начала сочиться кровь. Она текла как раз меж раздраженных чесоткой лопаток и вниз по хребту. Он чувствовал, как задыхающееся в сосудистом плетении сердце, словно губка, выжимало из себя кровь и гнала прочь. Кончики каждой из мириада лап немели от недостатка питательных соков, но продолжали безумно шевелиться. Лапы совершали коллективное самоубийство, замертво падая одна за другой. Сто мёртвых лап завалило маленькую головку Виггалза, отрезая его от внешнего мира. Глаза теперь не имели совершенно никакого права выбора. Они теперь могли лишь смотреть на ребёнка определённого возраста. Определённо наглого возраста, иначе как объяснялись столь неприглядный вид и глупая насмешливая улыбка? Какой мерзкий ребёнок, - подумал Вигглз. Но ещё более мерзким ему показалась огромная лиса позади хилого приведения. Он все-таки решил, что это приведение, ведь только существо, больше нашего сомневающееся в своём существовании, может вести себя столь неадекватно. Он и сам иногда так делал, намеренно крича. Он не ждал ответа, а кричал ради крика. Попросту если бы не противный визгливый звук, насилующий его ушные перепонки, если бы не он, тогда что сказало бы ему "ты живой"?
Словом, эта лиса, настроенная недружелюбно, была очень мерзкой. Настолько, что единственный оставшийся глаз Виггалза (второй уже погребен под пятидесятью лапами) захотел ее испепелить.

Отредактировано Вигглз (2015-03-14 18:42:37)